Неточные совпадения
Перед ним
торчало страшилище с усами, лошадиный хвост
на голове, через плечо перевязь, через другое перевязь, огромнейший палаш привешен к боку.
После этого я очень долго, стоя перед зеркалом, причесывал свою обильно напомаженную
голову; но, сколько ни старался, я никак не мог пригладить вихры
на макушке: как только я, желая испытать их послушание, переставал прижимать их щеткой, они поднимались и
торчали в разные стороны, придавая моему лицу самое смешное выражение.
Я приехал в Казань, опустошенную и погорелую. По улицам, наместо домов, лежали груды углей и
торчали закоптелые стены без крыш и окон. Таков был след, оставленный Пугачевым! Меня привезли в крепость, уцелевшую посереди сгоревшего города. Гусары сдали меня караульному офицеру. Он велел кликнуть кузнеца. Надели мне
на ноги цепь и заковали ее наглухо. Потом отвели меня в тюрьму и оставили одного в тесной и темной конурке, с одними
голыми стенами и с окошечком, загороженным железною решеткою.
Сняв пальто, он оказался в сюртуке, в накрахмаленной рубашке с желтыми пятнами
на груди, из-под коротко подстриженной бороды
торчал лиловый галстух бабочкой. Волосы
на голове он тоже подстриг, они лежали раздвоенным чепчиком, и лицо Томилина потеряло сходство с нерукотворенным образом Христа. Только фарфоровые глаза остались неподвижны, и, как всегда, хмурились колючие, рыжие брови.
— Я? Я — по-дурацки говорю. Потому что ничего не держится в душе… как в безвоздушном пространстве. Говорю все, что в
голову придет, сам перед собой играю шута горохового, — раздраженно всхрапывал Безбедов; волосы его, высохнув,
торчали дыбом, — он выпил вино, забыв чокнуться с Климом, и, держа в руке пустой стакан, сказал, глядя в него: — И боюсь, что
на меня, вот — сейчас, откуда-то какой-то страх зверем бросится.
Клим пораженно провожал глазами одну из телег.
На нее был погружен лишний человек, он лежал сверх трупов, аккуратно положенных вдоль телеги, его небрежно взвалили вкось, почти поперек их, и он высунул из-под брезента
голые, разномерные руки; одна была коротенькая,
торчала деревянно и растопырив пальцы звездой, а другая — длинная, очевидно, сломана в локтевом сгибе; свесившись с телеги, она свободно качалась, и кисть ее,
на которой не хватало двух пальцев, была похожа
на клешню рака.
Шипел паровоз, двигаясь задним ходом, сеял
на путь горящие угли, звонко стучал молоток по бандажам колес, гремело железо сцеплений; Самгин, потирая бок, медленно шел к своему вагону, вспоминая Судакова, каким видел его в Москве,
на вокзале: там он стоял, прислонясь к стене, наклонив
голову и считая
на ладони серебряные монеты;
на нем — черное пальто, подпоясанное ремнем с медной пряжкой, под мышкой — маленький узелок, картуз
на голове не мог прикрыть его волос, они
торчали во все стороны и свешивались по щекам, точно стружки.
Безбедов
торчал на крыше, держась одной рукой за трубу, балансируя помелом в другой; нелепая фигура его в неподпоясанной блузе и широких штанах была похожа
на бутылку, заткнутую круглой пробкой в форме
головы.
Начиная с
головы, человек этот удивлял своей лохматостью, из дырявой кацавейки
торчали клочья ваты,
на животе — бахрома шали, — как будто его пытались обтесать, обстрогать, сделать не таким широким и угловатым, но обтесать не удалось, он так и остался весь в затесах, в стружках.
С этого момента Самгину стало казаться, что у всех запасных открытые рты и лица людей, которые задыхаются. От ветра, пыли, бабьего воя, пьяных песен и непрерывной, бессмысленной ругани кружилась
голова. Он вошел
на паперть церкви;
на ступенях
торчали какие-то однообразно-спокойные люди и среди них старичок с медалью
на шее, тот, который сидел в купе вместе с Климом.
Его желтые щеки густо раскрашены красными жилками, седая острая бородка благородно удлиняет лицо, закрученные усы придают ему нечто воинственное,
на голом черепе, над ушами,
торчат, как рога, седые вихры, — в общем судебный следователь Гудим-Чарновицкий похож
на героя французской мелодрамы.
Но их было десятка два, пятеро играли в карты, сидя за большим рабочим столом, человек семь окружали игроков, две растрепанных
головы торчали на краю приземистой печи, невидимый, в углу, тихонько, тенорком напевал заунывную песню, ему подыгрывала гармоника,
на ларе для теста лежал, закинув руки под затылок, большой кудрявый человек, подсвистывая песне.
Сидели посредине комнаты, обставленной тяжелой жесткой мебелью под красное дерево,
на книжном шкафе, возвышаясь, почти достигая потолка,
торчала гипсовая
голова ‹Мицкевича›, над широким ковровым диваном — гравюра: Ян Собесский под Веной.
В полусотне шагов от себя он видел солдат, закрывая вход
на мост, они стояли стеною, как гранит набережной,
головы их с белыми полосками
на лбах были однообразно стесаны, между
головами торчали длинные гвозди штыков.
Поздно вечером к нему в гостиницу явился человек среднего роста, очень стройный, но
голова у него была несоразмерно велика, и поэтому он казался маленьким. Коротко остриженные, но прямые и жесткие волосы
на голове торчали в разные стороны, еще более увеличивая ее.
На круглом, бритом лице — круглые выкатившиеся глаза, толстые губы, верхнюю украшали щетинистые усы, и губа казалась презрительно вздернутой. Одет он в белый китель, высокие сапоги, в руке держал солидную палку.
Он был без шапки, и бугроватый,
голый череп его, похожий
на булыжник, сильно покраснел; шапку он заткнул за ворот пальто, и она
торчала под его широким подбородком. Узел из людей, образовавшийся в толпе, развязался, она снова спокойно поплыла по улице, тесно заполняя ее. Обрадованный этой сценой, Самгин сказал, глубоко вздохнув...
Дронов явился после полудня, держа ежовую
голову свою так неподвижно, точно боялся, что сейчас у него переломятся шейные позвонки. Суетливые глазки его были едва заметны
на опухшем лице красно-бурого цвета, лиловые уши
торчали смешно и неприглядно.
В комнату вошел пожилой человек, в сером сюртуке, с прорехою под мышкой, откуда
торчал клочок рубашки, в сером же жилете, с медными пуговицами, с
голым, как колено, черепом и с необъятно широкими и густыми русыми с проседью бакенбардами, из которых каждой стало бы
на три бороды.
Седая косичка, в три волоса, не могла лежать
на голове и
торчала кверху; сквозь редкую косу проглядывала лысина цвета красной меди.
Голые ноги его
торчали наружу, и он все никак не мог так напялить
на них одеяло, чтоб их закрыть.
На голове его спереди не оставалось ни одного волосика, сзади
торчали жиденькие русые косицы; глазки, словно осокой прорезанные, ласково мигали; сладко улыбались красные и сочные губки.
… В Люцерне есть удивительный памятник; он сделан Торвальдсеном в дикой скале. В впадине лежит умирающий лев; он ранен насмерть, кровь струится из раны, в которой
торчит обломок стрелы; он положил молодецкую
голову на лапу, он стонет; его взор выражает нестерпимую боль; кругом пусто, внизу пруд; все это задвинуто горами, деревьями, зеленью; прохожие идут, не догадываясь, что тут умирает царственный зверь.
Я пошел в сад и там, в яме, увидал его; согнувшись, закинув руки за
голову, упираясь локтями в колена, он неудобно сидел
на конце обгоревшего бревна; бревно было засыпано землею, а конец его, лоснясь углем,
торчал в воздухе над жухлой полынью, крапивой, лопухом.
Все старые кряковные утки и даже матки, линяющие позднее, успели перелинять, только селезни перебрались не совсем и совершенно выцветут не ближе сентября, что, впрочем, не мешает им бойко и далеко летать; все утиные выводки поднялись; молодые несколько меньше старых, светлее пером и все — серые, все — утки; только при ближайшем рассмотрении вы отличите селезней: под серыми перьями
на шее и
голове уже идут глянцевитые зеленые, мягкие, как бархат, а
на зобу — темно-багряные перышки; не выбились наружу, но уже
торчат еще не согнутые, а прямые, острые, как шилья, темные косицы в хвосте.
Расположенное в лощине между горами, с трех сторон окруженное тощей,
голой уремой, а с четвертой —
голою горою, заваленное сугробами снега, из которых
торчали соломенные крыши крестьянских изб, — Багрово произвело ужасно тяжелое впечатление
на мою мать.
Оранжереи потемнели, грунтовые сараи задичали; яблони, по случаю немилостивой зимы 1861 года, почти все вымерзли, так что в плодовом саду,
на месте роскошных когда-то дерев,
торчали голые и корявые остовы их.
Смотрим: невдалеке от дороги, у развалившихся ворот, от которых остались одни покосившиеся набок столбы, стоит старик в засаленном стеганом архалуке, из которого местами
торчит вата, и держит руку щитком над глазами, всматриваясь в нас.
На голове у него теплый картуз, щеки и губы обвисли, борода не брита, жидкие волосы развеваются по ветру; в левой руке березовая палка, которую он тщетно старается установить.
Он был одет в полушубок, залитый дегтем, в лапти, за поясом у него
торчали черные рукавицы и
на голове мохнатая шапка.
Комната имела такой вид, точно кто-то сильный, в глупом припадке озорства, толкал с улицы в стены дома, пока не растряс все внутри его. Портреты валялись
на полу, обои были отодраны и
торчали клочьями, в одном месте приподнята доска пола, выворочен подоконник,
на полу у печи рассыпана зола. Мать покачала
головой при виде знакомой картины и пристально посмотрела
на Николая, чувствуя в нем что-то новое.
Только волостной старшина, утвердив живот
на коленях и заботливо поддерживая его руками, сидел, наклонив
голову, и, казалось, один вслушивался в однообразное журчание голосов, да старичок, воткнутый в кресло,
торчал в нем неподвижно, как флюгер в безветренный день.
Третий, с опухшим лицом и обвязанной
головой,
на которой сверху
торчала солдатская шапка, сидел с боку, спустив ноги к колесу, и, облокотившись руками
на колени, дремал, казалось.
Убавив шагу, Николай Всеволодович принагнулся рассмотреть, насколько это возможно было в темноте: человек росту невысокого и вроде как бы загулявшего мещанинишки; одет не тепло и неприглядно;
на лохматой, курчавой
голове торчал суконный мокрый картуз с полуоторванным козырьком.
Помимо отталкивающего впечатления всякого трупа, Петр Григорьич, в то же утро положенный лакеями
на стол в огромном танцевальном зале и уже одетый в свой павловский мундир, лосиные штаны и вычищенные ботфорты, представлял что-то необыкновенно мрачное и устрашающее: огромные ступни его ног, начавшие окостеневать, перпендикулярно
торчали; лицо Петра Григорьича не похудело, но только почернело еще более и исказилось; из скривленного и немного открытого в одной стороне рта сочилась белая пена; подстриженные усы и короткие волосы
на голове ощетинились; закрытые глаза ввалились; обе руки, сжатые в кулаки, как бы говорили, что последнее земное чувство Крапчика было гнев!
Лицо у него было отекшее, точно у младенца, страдающего водянкой в
голове; глаза мутные, слезящиеся;
на бороде, в виде запятых,
торчали четыре белые волоска, по два с каждой стороны; над верхнею губой висел рыжеватый пух.
К костру подвели связанного детину в полосатом кафтане.
На огромной
голове его
торчала высокая шапка с выгнутыми краями. Сплюснутый нос, выдававшиеся скулы, узенькие глаза свидетельствовали о нерусском его происхождении.
— Чьи
головы на кольях
торчат? — спросил Вяземский, пересиливая невольный страх.
— Ни тебя не видно, батюшка, ни супротивника твоего! — сказал он, бледнея, — видна площадь, народу полна; много
голов на кольях
торчит; а в стороне костер догорает и человеческие кости к столбу прикованы!
Вышли в сад.
На узкой полосе земли, между двух домов, стояло десятка полтора старых лип, могучие стволы были покрыты зеленой ватой лишаев, черные
голые сучья
торчали мертво. И ни одного вороньего гнезда среди них. Деревья — точно памятники
на кладбище. Кроме этих лип, в саду ничего не было, ни куста, ни травы; земля
на дорожках плотно утоптана и черна, точно чугунная; там, где из-под жухлой прошлогодней листвы видны ее лысины, она тоже подернута плесенью, как стоячая вода ряской.
Ночь становилась все мертвее, точно утверждаясь навсегда. Тихонько спустив ноги
на пол, я подошел к двери, половинка ее была открыта, — в коридоре, под лампой,
на деревянной скамье со спинкой,
торчала и дымилась седая ежовая
голова, глядя
на меня темными впадинами глаз. Я не успел спрятаться.
Голос не страшный, тихий. Я подошел, посмотрел
на круглое лицо, утыканное короткими волосами, —
на голове они были длиннее и
торчали во все стороны, окружая ее серебряными лучиками, а
на поясе человека висела связка ключей. Будь у него борода и волосы длиннее, он был бы похож
на апостола Петра.
Я тоже посмотрел в щель: в такой же тесной конуре, как та, в которой мы были,
на подоконнике окна, плотно закрытого ставнями, горела жестяная лампа, около нее стояла косоглазая,
голая татарка, ушивая рубаху. За нею,
на двух подушках постели, возвышалось взбухшее лицо Ардальона,
торчала его черная, спутанная борода. Татарка вздрогнула, накинула
на себя рубаху, пошла мимо постели и вдруг явилась в нашей комнате. Осип поглядел
на нее и снова плюнул...
На этом сухом и длинном меценате надет масакового цвета шелковый халат, а
на голове остренькая гарусная ермолка; из одного его кармана, где покоится его правая рука,
торчит тоненькое кнутовище с навязанным
на нем длинным выводным кнутом, а около другого, в который засунута левая рука городничего, тихо показывается огромная, дочерна закуренная пенковая трубка и сафьяновый восточный кисет с охотницким ремешком.
На голове черта, покрытой тою же буркой,
торчали скверно и небрежно привязанные грязною бечевкой коровьи рога, а у рук, обмотанных обрывками вывернутой овчины, мотались два обыкновенные железные крюка, которыми поднимают кули.
Но
на голове незнакомца был надет новенький лоснящийся цилиндр, а во рту
торчала большая сигара, наполнявшая вагон тонким ароматом.
Спустились, почти съехали
на ногах вместе с песком к реке; под кормой пристани, над бортом синей лодки
торчала большая курчавая седая
голова.
На нём была надета татарская рубаха, из-под неё
торчали голые икры, обмотанные синим узором вздутых вен. Багровое лицо горело среди зелени огромным, чудным цветком, окружённое, как сиянием, рыжими волосами.
Он был одет в рубаху серого сукна, с карманом
на груди, подпоясан ремнём, старенькие, потёртые брюки были заправлены за голенища смазных, плохо вычищенных сапог, и всё это не шло к его широкому курносому лицу, к густой, законно русской бороде, от глаз до плеч; она обросла всю шею и даже
торчала из ушей, а
голова у него — лысая, только
на висках и
на затылке развевались серые пряди жидких волос.
Перед нею сидела
на стуле какая-то длинная, сухая женская фигура в чепчике, с
головою, несколько качавшеюся, что сообщало оборке
на чепце беспрерывное колебание; она вязала шерстяной шарф
на двух огромных спицах, глядя
на него сквозь тяжелые очки, которых обкладка, сделанная, впрочем, из серебра, скорее напоминала пушечный лафет, чем вещь, долженствующую покоиться
на носу человека; затасканный темный капот, огромный ридикюль, из которого
торчали еще какие-то спицы, показывали, что эта особа — свой человек, и притом — небогатый человек; последнее всего яснее можно было заметить по тону Марьи Степановны.
Лицо у него было подвязано тряпкой и
на голове торчало что-то вроде монашеской скуфейки; одет он был в короткую хохлацкую чумарку, всю усыпанную латками, и в синие шаровары навыпуск, а обут в лапти.
Бедняга Джузеппе
торчал в углу один, мрачный, как чёрт среди детей; сидел
на стуле согнувшись, опустив
голову, и мял в руках свою шляпу, уже содрал с нее ленту и понемногу отрывал поля, а пальцы
на руках у него танцевали, как у скрипача.